Как типичной представительнице рода домохозяйского, мне всегда нравились такие вещички, когда аналитический прибор, запускаемый автоматически при столкновении с любыми издержками стиля – в музыке, поэзии, прозе, кино – отключается, и от мгновения к мгновению захватывает одна мысль – что дальше? как повернётся сюжет? что подумает Автор или подскажет между строк герой? В отношении двух повестей Юрия Полякова, выпитых до донышка на прошедшей неделе — вердикт безупречности вынесен единогласно, всеми органами чуйств. Люблю выключаться, погружаться, быть захваченной интригой, её ароматами, оттенками – чего у Полякова от куша вольного – в избытке! И не только стиль, практически не грешащий длиинОтами (за редким исключением – «рассказом в рассказе» Олега Соломина) подкупает и заставляет получать истинное удовольствие. Еще и композиция. В случае с историей Гуманкова – классическая стройность, единство Места-Времени-Действия, не исключающее красочную и ироничную панораму эпохи, в повести о Чистякове – свободное, но органичное фланирование между различными временами (разные периоды жизни аппаратчика, не-хронолически, как бы спонтанно включающиеся) – на фоне безгранично долгого, ВЕЧНОГО партсобрания… Итак, стилистическая и композиционная безупречность – Да здравствует!
Безоговорочное, подспудно автобиографическое повествование о движениях души главных героев – смелый, рискованный взгляд. В случае с Чистяковым – прекрасная иллюстрация «по-капле-вдавливания-В-СЕБЯ-раба». Шаг за шагом, начиная с очереди в сортир в коммуналке, через терпеливое ожидание очереди в аспирантуру, в партком и т.д. («правильной дорогой идёте, товарищ!») – постепенное принесение в жертву грандиозной карьерной утопии своего Я, покидание себя, индивидуальности, подавление своих чувств, растворение в нечистотах Чужой морали, Чужих принципов. Гуманков – отречение от собственного эгоцентризма, оригинальности – профессиональной и эмоциональной, отдача себя на волю комплексам и предрассудкам. Физически: рядом с главными героями на протяжении всей жизни — некая женщина – безликая, серая, авторитарная, решающая за них всё. Ментально: им сопутствует образ, парареальное присутствие женщины-мечты, которая МОГЛА БЫ изменить их жизнь, если бы… если бы… бесконечное число сослагательных объяснений… Именно это присутствие ВОЗМОЖНОСТИ, дарующееся каждому из героев как фарт, как подарок судьбы, и НЕспособность ее обретения – объединяет обе повести Полякова. Автор здесь беспощаден. В обеих случаях – логический хэппи-энд, с оттенком трагического фарса. Постмодернистский миф о странствиях души советского гуманоида последней стадии (перестройка).
Что же мы чувствуем в остатке, по прочтении каждой из повестей? У нас, домохозяек, на этот вопрос не один ответ. Когда была брошена на пол последняя страница о Гуманкове – страх. Страх в чистом виде. Потому что очень точно и невыносимо честно. Когда «закончился» Чистяков – пустота. Бесконечная и необъятная, как Советский Союз. Потому что очень точно и невыносимо честно. Автор берёт в плен многими подробностями невероятно скучной эпохи, что нам, приятно-переболевшим Стендалем-Золёй-Бальзаком, а также стариной Мопассаном, даёт право заявлять о единстве реалистических подходов великих французов конца XIX столетия и русского автора финала ХХ-го… Именно Реализм, с пронзительной прямотой открывающий души героев – жертв социального порядкоустройства, роднит Полякова с любимыми мною французами. И не случайно (подумали мы, когда мыли посуду) автор «Парижской (!!!) любви» привёл в качестве названия программы для контроля за красной и чёрной икрой (с которой выступал главный герой) название знаменитого романа Стендаля – «Красное и Чёрное». Гуманков — ну чем не советский Жюльен Сорель?!
Конечно, мы, скучающие домохозяйки, избалованные эротическими излишествами откровений на киноэкране и в современной прозе, не нашли и сотой доли описания реалистически-точных подробностей «роскошного любовного сюжета» (как было, кстати, нам обещано Автором). Но разве мы сами – не дети эпохи молчания и притуплённых взглядов на вопросы о происхождении рода человеческого? В лучшем случае – из капусты, в самом лучшем – из комсомольской ячейки! Поэтому всё, что было недосказано автором в его довольно аскетичных описаниях взаимоотношений, мы в состоянии домыслить, благо Поляков оставил для этого немало партийных, кафедральных и производственных «намёков». Не ниспадая до деталей, он дал почувствовать тот аромат, который дарует человеку Возможность, и ту пустоту, тоску, в которую втягивает его воронка «уютной» Повседневности… Не-сказанное – волнует больше чем сказанное, и тем еще больше притягивает.
Благодарю за внимание. Пора мне вытирать пыль с монитора.
© Сергеева Ирина, 2005
